Читать интересную книгу Игра на вылет [= Секретная операция] - Андрей Ильин

Я знаю, как это делается. Не как в кино, где разведчику иностранной державы верят на слово. Разведчику иностранной державы верят только после того, как измарают его грязью с ног до головы. Так, чтобы на родине отмыться было нельзя. Тогда ему верят — когда хода назад уже быть не может. Для того, для валяния в дерьме, дегте и куриных перьях и еще обязательно крови, есть особые специалисты. Высококвалифицированные. Представляю, что они сотворят со мной, согласись я на сотрудничество. Я действительно к Президенту ближе чем на версту не подойду.

Тут он прав. Этого они добиться смогут.

Но дело в том, что мне не надо подходить к Президенту. Мой голос здесь ничего не решает.

— А если свидетельствовать буду не я? Если свидетельствовать будете вы? Вам Президент поверит?

— Мне?! Вы все более меня удивляете, романтический «юноша». Вы допускаете, что я способен свидетельствовать против себя? Я похож на мазохиста? На человека, который получает удовольствие оттого, что его жилы мотают на вертел? И как вы понимаете, дело даже не в Президенте. Президент готов скушать и не такую пилюлю. Президенту деваться некуда, как есть такие пилюли пачками. Ему нужна опора. Хоть какая-нибудь. Хоть такая, как мы, раз другой нет. Президент не услышит то, что ему скажут. Даже то, что ему скажу я. Просто не услышит! Он предпочтет быть глухим, чем голым перед сворой мечтающих его растерзать противников.

Это политика. В политике дружат не с теми, кому доверяют, а с теми, с кем выгодно в данный конкретный момент. В политике вообще не дружат. Дело не в Президенте. Дело в единомышленниках. В тех, кто стоит за моей спиной. Здесь вы правы. Здесь в случае разглашения информации пощады не будет. Здесь закусают до смерти. Самые кровожадные псы всегда обитают в родной стае. Но что меня заставит подставиться под удар своих же друзей? Вы? Это каким же образом вы умудритесь убедить меня взойти на эшафот? Обещанием вечного загробного блаженства? Тут я, возможно, и соглашусь. Все-таки вечное. Но только если вы подтвердите свои полномочия. Докажете, что прибыли личным полпредом Господа Бога. Явите чудо! Или представите верительные грамоты. Нет грамот? Значит, и нет разговора. На других условиях я идти на сотрудничество с вами, идти на разговор с Президентом не согласен.

— А вам не надо идти. Вам не надо говорить. За вас скажут другие.

— За меня могу сказать только я.

— Или ваши показания. На мгновение он задумался.

— Ты знаешь что-то такое, что не знаю я. Только это может объяснить твою на смертном одре наглость. Ты скажешь это «что-то». Неизбежно. Так лучше говори сейчас.

Мы перешли на «ты»? У меня появился еще один высокопоставленный приятель? Тогда, надеюсь, он не очень обидится на мой следующий ход.

— В таком случае считайте, я располагаю стенограммой нашего разговора. От первого до последнего слова.

Он замер. Покраснел от напряжения глазами. Но очень быстро взял себя в руки.

— Если ты хотел меня удивить, ты достиг желаемого. Стенограмма разговора — это удар под дых. Только я не помню, чтобы расписывался на листах. И не заметил, чтобы ты водил ручкой по бумаге. Я вообще не заметил, чтобы ты поднимал руки.

— А мне не надо водить карандашом по бумаге. За меня пишет техника. За меня стенографирует микрофон.

— Нечто подобное я и ожидал услышать. Страдаем манией величия? Или держим за дураков противника?

Ты думаешь, мы не исщупали тебя с ног до головы, когда ты находился в бессознательном состоянии? Ты чист, как слеза младенца.

— Вы проверяли только одежду. В лучшем случае меня снаружи. Но вы не проверяли меня внутри.

Если сомневаетесь, вызовите медиков, я покажу им место, где спрятан микрофон.

— Ты шутишь?

— Ничуть.

— Тогда мы обойдемся без медиков. Нам ни к чему лишние свидетели. Наше дело касается только нас. Тебя и меня.

Микрофон вытаскивал один из охранников. Без обезболивания. С помощью простого ножа. Сантименты кончились.

Я терпел молча, моля судьбу только об одном — нет, не о скорейшем завершении «операции», о том, чтобы техника не подвела. О том, чтобы микрофон был в рабочем состоянии. В просто зашитую в мышцы железку никто не поверит.

Вот уж не предполагал, что не сработавший тогда, когда на него была вся ставка, микрофон пригодится сейчас.

— Ну как?

Хотя зачем я спрашивал. Я ответ на лице видел.

— Это действительно микрофон.

— Имитацией не пользуемся.

— А где в таком случае приемник?

— Приемник курсирует, точнее курсировал в полутора километрах от микрофона. Сейчас кассеты с записью лежат в надежном месте. Пока лежат, но в любой момент им можно приделать ноги. Надеюсь, вы не предполагаете, что я вшил микрофон просто так, забавы ради. Я бы мог найти себе менее болезненные и менее затратные развлечения.

— Ты блефуешь!

— Может быть, и блефую. А если нет? Хотите проверить? Хотите рискнуть? Могу поспособствовать…

Он не верил в зафиксировавший его откровения микрофон. Для этого он был слишком рассудочен. Но он не мог подтвердить своего неверия. Микрофон был представлен. Микрофон был представлен в рабочем состоянии. Узнать, передавал он информацию или просто находился в теле, было невозможно. Собственно говоря, это было и не важно. Важно, что он МОГ передавать информацию! В данном случае возможность была равна событию.

Исходя из постулата — считай случившимся то, что могло случиться, он должен был принять мою информацию па веру. Он не мог поступить иначе. И он принял ее.

Блеф состоялся. Шестерка била покер! Я выиграл жизнь.

Послесловие

Звезду Героя мне вручал лично Президент. После всех.

Вначале Президент вручал правительственные награды официальным кавалерам — военным, милиции и пр. Потом таким, как я. Героям в упор невидимого фронта.

Я сидел в одиночестве в небольшой приемной, слыша краем уха торжественную церемонию вручения официальных правительственных наград. Торжественную — это значит с музыкой, газетчиками, телевидением и последующим фуршетом.

Нам так орденов не вручают. Нам вручают — как кур воруют: без свидетелей, заводя и выводя по одному через специальные двери. Такая специфика.

Нас награждают и тут же изымают награды на ответственное хранение. У меня уже хранится несколько орденов где-то в недрах начальственных сейфов. Я даже не знаю где. Для нас знаки отличия имеют чисто теоретическое значение. Как для коллекционера эполет давно сгинувшего полка. У меня есть награды, но я даже не знаю, на какую фамилию они выписаны. Какую выбрало начальство как базовую? Петров? Иванов? Сидоров?

У меня есть награды, но у меня нет меня. Мне эти ордена не на кого навешивать.

Я жду своей очереди для получения знака высшей доблести. И ничего не чувствую, кроме того, что у меня затекли ноги.

За что мне дали Звезду, я так и не понял. За раскрытие заговора, которого не было? За предотвращение покушения на главу государства, которое он сам же и заказал? За аферы с изъятием денежных сумм из банков? За похищенный на «Мосфильме» «ЗИЛ»? Или за молчание?

Скорее всего за молчание. По калькуляции. Исходя из расценок, закрепленных в давней пословице: молчание — золото.

Мое молчание потянуло тяжело. Мое молчание потянуло на Звезду Героя.

Я бы, может, и не молчал. Я бы, может, и растворил уста, только сказать мне о том, что я знаю, некому. Да и слушать никто не станет.

Что политика грязное дело, всем и так известно. Что Президент не хорош? А где лучшего взять? Уж что заслужили. По сенъкам и шапка! Даже если она и Мономаха.

Рассказать про несостоявшееся покушение? Так ведь оно несостоявшееся. На нем дивидендов не заработаешь и тираж не поднимешь. Вот кабы оно удалось, кабы жертв побольше…

Всем жертвы нужны. И тем, кто за них, и тем, кто против них. Время такое. Политический капитал зарабатывается на крови. Божок такой новый объявился. Современный. Политика прозывается. Истукан с многоступенчатым алтарем. Не может без обильных жертвоприношений. Сердится. И жрецы, ему поклоняющиеся, не могут. Без жертв внимание к себе себе подобных не привлечешь. И против напрасных жертв без жертв тоже не воспротестуешь. Всем кровь нужна. Как вурдалакам каким-нибудь. Все чужой кровью питаются, на чужой крови растут.

Не интересна моя информация никому. Прошло ее время. Смыло свежими кровавыми потоками.

Вот я и молчу. Чтобы зануду, пересказывающую всем известный анекдот, не напоминать. В тряпочку молчу. В Звездочку.

Сломался я. В огне, в воде, в канализационных трубах выжил. А в высоких кабинетах сдох. Не моя это среда оказалась. Не по зубам. Все у них шиворот-навыворот. Говорят одно, думают другое, делают третье, а подразумевают нечто совершенно противоположное. И, главное, чувствуют себя во всей этой мешанине недомолвок и полунамеков уютно, как глист в дерьме. Я так не умею. За что и расплачиваюсь. Нет у меня политического чутья. Чего нет, того не оказалось. Сколько ни принюхивался, бродя по высоким кабинетам, — не внюхался. Запах крови, дерьма, гнусности — слышу. А политики — хоть убей. Профнепригоден.